1.

1.

Она была застенчива,
А мне казалось - холодна.
Таинственная женщина
Любовью скрытою полна.
Я на неё смотрел украдкою
И любовался, чувства скрыв.
Она была моей загадкою,
Неловко пряча свой порыв.

Я полюбил её негаданно
И на страданье был готов,
Но лишь улыбкою и взглядами
Мы исповедали любовь.
Она была застенчива,
А мне казалось - холодна.
Таинственная женщина
Не может быть не влюблена...

Людмила Сойту

Leonard Cohen. A thousand kisses deep

Artist William Oxer

Ты, Непонятная для всех...  

Ты, Непонятная для всех,

Но и Невероятная,

Так хочется с тобою вверх,

Где небо необъятное...

 Побыть с тобою один миг,

Равно длинною в век,

Услышать сладостный твой крик,

Понять: слаб человек...

 Пред красотой не устоять,

Растаять видя грудь

И в мыслях тихо повторять: -

Господь, не обессудь...

 Я в омут брошусь с головой,

Чтоб лишь понять тебя,

И в этой страсти роковой

Поймёшь ли ты меня?

 © Copyright: Владимир Прохода, 2016  

Дождь – это не просто вода с неба. Дождь – это настроение, эмоции, любовь и одиночество. Дождь один, но – каждому своё. Вы только вспомните, как это бывает. Чёрные тучи толпятся на горизонте. Они надвигаются, клубятся и растут. И вот уже нет половинки солнца. А потом свинцовые клочья накрывают солнечный диск целиком. И сразу становится прохладно. Ещё мгновение назад ветерок был свежим и приятным, и вдруг стал резким и пронизывающим. Становится темно. Знакомые улицы, парки и солнечные скверы вдруг пропали и перед глазами, как-то разом, вырос совсем другой город – темный и холодный, чужой и неприветливый. Всё-всё вдруг пропало, как будто и не было на белом свете. И на мир упала тишина. Тяжелая и вязкая. А потом по черному небу полетели огненные нитки молний. И грянул гром. Как залп тысячи орудий он сотряс воздух. Где-то коротко взвизгнули девчонки, завыли автомобильные сирены во дворах. И весь мир вокруг загудел глухо и тяжело. Упали первые тяжелые капли дождя, а потом на улицы навалилась серая стена дождя. Яростная и секущая. Черные деревья машут мокрыми ветвями, как плетями. Вскипают бурные, с белой пеной, потоки и во все стороны бегут маленькие шумные реки. А ливень всё бьет и бьет… И вдруг, через пелену дождя пробивается солнечный луч… И мир ещё раз преображается.

1.

Счастье, как яркая бабочка,
Вспорхнуло ко мне на плечо,
И улыбнувшись доверчиво,
Прошептало: Все хорошо…
Вместе махнем на край света,
Где прекрасные стоят корабли,
Где так много чудесного света,
Только дары любви ты прими.

Плачет, плачет соловьиха,
Слезы льет и тужит.
Соловей пропал – ведь знает:
Ровно в девять ужин.

Он всегда домой приходит Очень аккуратно, А теперь двенадцать скоро… Просто непонятно! Всё остыло: суп мушиный, На росе настоян, Соус из мозгов шмелиных С кашкою густою, И шашлык – комарик юный С почкой и салатом, Да на третье – пудинг лунный С звездочкой-цукатом.

Может, с ним что приключилось?
На него напали?
Общипали ему перья?
Голосок украли?

Может, жаворонок с бандой?
Он завистлив, глупый…
Перья – что в них? Отрастают.
Голос вот – не купишь!

Японский художник школы Кано, график, иллюстратор.

Не испугались? Это Kawanabe Kyōsai (Каванабэ Кёсай). Также известен как Gyôsai Chikamaro и под псевдонимами Сэйсэй Кёсай, Сюрансай, Байга Додзин, Гёсай Каванабэ. Пьяница и забулдыга. И при этом - возможно, последний виртуоз в традиционной японской живописи.

Наш герой родился 18 мая 1831 года в Кога-хане (теперь это город Кога в префектуре Ибараки) в семье самурая Каванабэ Киэмона 河鍋記右衛門. Он был вторым сыном и назвали его Шюзабуро 周三郎.

Кошка поймала лягушку ( все работы очень кликабельны)

Когда Шюзабуро исполнилось 2 года, его отец получил назначение в Эдо на должность начальника пожарной команды. И вся семья Каванабэ перебралась в Восточную Столицу. Мальчик, как говорится, любил рисовать с самого раннего детства. По легенде, в трехлетнем возрасте Шюзабуро нарисовал свою первую лягушку. Настолько похоже, что его мать немедленно решила: мальчик будет художником. И в семь лет (полагаю, по старой японской традиции начинать обучение детей в шестой месяц после шестого дня рождения) Шюзабуро отвели не к кому-то, а в мастерскую Утагавы Куниёси 歌川国芳. Там он учился два года.

Кролики

Потому что искусство поэзии требует слов,
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой,-
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.

Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя,-
это чувство забыл я.

В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты невест - белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -
деревянные грелки.

Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.