«Самый чуткий нос России». Так Федор Шаляпин представил однажды гостям своего друга – писателя Александра Ивановича Куприна. Некий французский парфюмер, присутствовавший на том вечере, решил вдруг устроить новоявленному гостю настоящий экзамен. Он предложил Куприну определить состав духов – последнюю разработку его фирмы. Француз явно намеревался сбить спесь с самоуверенного русского: подобное задание и не всякому профессионалу под силу. Когда экзаменуемый медленно, но уверенно перечислил все основные ароматы парфюма, француз схватился за голову: «Не понимаю! Как!? Как это может быть, что вы, человек с таким редким дарованием, можно сказать, с настоящим собачьим нюхом, – и вдруг какой-то писатель?!»… Современники шутили, что в Куприне было что-то «от большого зверя». Мамин-Сибиряк вспоминал: «Куприн имел одну несколько странную привычку – настоящим образом, по-собачьи, обнюхивать людей. Многие, в особенности дамы, сильно обижались…». Впрочем, одна из дам – писательница Н. Тэффи – искренне восхищалась его даром: «Вы обратите внимание, как он всегда принюхивается к людям! Потянет носом, и конец – знает, что это за человек!». По части запахов у Куприна был единственный соперник – Иван Бунин. И, когда они сходились вдвоем, между ними начиналось состязание: кто определит более точно, чем пахнет, например, цирковая арена или ближайший трактир. Однажды в большой писательской компании зашел спор о том, чем пахнет женщина. «Женщины пахнут сливочным мороженым», – заметил Чехов. «А мне кажется – цветками липы, слегка подвявшими», – подал голос Бунин. Куприн, сделав небольшую паузу, сказал: «А по-моему, молодые девушки пахнут арбузом и парным молоком. А старушки, здесь на юге, – горькой полынью, ромашкой, сухими васильками и – ладаном». Чехов, в знак признания победы, пожал Куприну руку…
   Вообще, Куприн был самым колоритным и рисковым среди русских писателей начала XX столетия. Он был способен подняться в небо на аэроплане и, облачившись в водолазный скафандр, опуститься на морское дно. Он обожал цирк, его боготворили легендарные силачи – чемпионы мира по борьбе Поддубный и Заикин. Желтая пресса взахлеб писала о его кутежах и экстравагантных выходках. И действительно, чтобы заслужить поцелуй капризной дамы, он мог, не раздумывая выпрыгнуть из окна. Между тем, жизнь его уже с ранних лет отнюдь не располагала к сохранению такого вот юношеского, свежего, непрестанного удивления перед миром. Скорее, она учила маленького Сашу до тонкостей познавать ее нещадно-горький вкус...  

1. А.И. Куприн перед взлетом на воздушном шаре. 1911
 2. А.И. Куприн после спуска на морское дно и Е.М. Куприна. 1911                                                             
 3. Борец Иван Заикин, Куприн, Будищев

   Знаменитый писатель появился на свет 26 августа 1870 года в небольшом городке Наровчате Пензенской губернии. Отец его, Иван Иванович Куприн, был мелким чиновником. Мать, Любовь Алексеевна, происходила из древнего рода обедневших татарских князей Кулунчаковых, которые пришли на Русь в середине XV столетия. Саше исполнился год, когда умер от холеры отец. Тогда вдова, гордая и властная женщина, вынуждена была пойти давать уроки, стать приживалкою в богатых домах, чтобы дать сыну образование, и до конца своих дней носить позорную кличку "нищей княжны"…  Через три года молодая, еще очень привлекательная, изящная, вдова Ивана Куприна и мать четырехлетнего смышленого, темноглазого мальчугана на последние гроши, спешно перебралась в Москву. Какое-то время Куприны жили на милости состоятельных родных, потом Любовь Александровна нашла приют во Вдовьем доме. Она устроилась гувернанткой, давала уроки музыки, языка. Уходя, привязывала Сашу к стулу, или - обводила мелом круг, за пределы которого он не мог выйти до самого ее возвращения. Даже - играя! Малыш часами сидел, как щенок, на цепи, порой бессильно плача от голода. Все скрытые вспышки гнева Любови Александровны Куприной отображались на мальчугане: она могла ударить сына за малейшую, пустяковую, провинность; отбить ему пальцы линейкой до крови; высмеять в угоду благодетелям, которые давали хлеб и кров, его походку, манеры, неправильные черты лица - форму носа, например! Смех был злой, не нарочитый - сухой и безжалостный. Когда мальчику протягивали что-то сладкое, мать уверяла, будто он не любит лакомства, тем самым как бы намекая: лучше бы дать денежку... А ему так хотелось попробовать вкусненькое!.. Саше приходилось молча сносить все это, так как кусок со стола смеющихся благодетелей кривляющаяся им в угоду мать часто отдавала ему же... Но на душе оставались рубцы… "Уроки материнской нежности" для будущего писателя даром не прошли…  

    Даже в зрелом возрасте Александр Иванович вспоминал те унижения, которым подвергся в детстве. Одна из знакомых Куприна рассказывала о том, что уже будучи знаменитым писателем, он не сумел сдержаться в ответ на какое-то колкое замечание матери, и когда позже гости попросили его прочесть что- то из прозы, начал читать отрывок из рассказа или повести, содержащий автобиографический эпизод об издевках матери. Конечно - намеренно. Заканчивался отрывок яростными словами : «Я ненавижу свою мать!». Слушающие ошеломленно затихли в ожидании скандала. Но ничего такого не последовало. Любовь Александровна выслушала всю эту жесткую прозаическую тираду - приговор молча, с гордо выпрямленной спиной и сухо поджатыми губами, а Александр Иванович, по окончании своего резкого "обличения" просто молча сел на стул. Только в глазах его поблескивал скрытый огонь - не то ярости, не то боли. Любовь Александровна, все так же молча, поднялась и вышла из комнаты - походкою оскорбленной королевы, даже не обернувшись… Через несколько дней, как ни в чем не бывало, она вновь приехала на чай к сыну, и он почтительно встречал ее на крыльце и вводил в дом…
   Шло время. В возрасте пяти лет матери мальчика удалось определить его на казенный счет в сиротское училище, потом в кадетский корпус, где он стерпел немало пощечин и затрещин не только от педагогов, но и от " товарищей" и даже от служителей. Но он терпел, ведь из кадетов открывался путь в Александровское юнкерское училище в Москве. В училище его уже не пороли, но за то, что вместо занятий топографией «крутил любовь» с крестьянской девушкой Дуняшей, он угодил в карцер. Наказание не образумило пылкого юношу. Он продолжал влюбляться в каждую хорошенькую партнершу по вальсу. Случалось, вечером Александр мчался на бал в институт благородных девиц, где его ждала «избранница сердца», а через неделю на катке объяснялся в любви уже другой девице. Тогда же по протекции журналиста Пальмина Куприн напечатал свой рассказ «Последний дебют» и получил первый гонорар - 9 рублей. Хотя рассказ был подписан «Александр К-нъ», начальство узнало, кто его автор, и «за бумагомарательство» вновь отправило юнкера в карцер. Впрочем, наказание оказалось на удивление легким: всего-то двое суток карцера! Других за подобную провинность с позором изгоняли из училища. Правда, так было лишь в том случае, если юнкер пятнал честь мундира сочинением стихов. В случае с Куприным имелось одно смягчающее обстоятельство: он написал прозу… Но тогда, сидя в карцере, Куприн пообещал себе не прикасаться к перу и бумаге. И обещание свое он, наверное бы, сдержал. Если бы не встретил Ивана Бунина. Именно с его легкой руки Александр Иванович, в то время очень нуждавшийся и даже голодавший, написал по его просьбе небольшой рассказ, и… сразу же получил приличный по тем временам гонорар. На который тотчас же купил себе «нормальной» еды (вина, сыра, колбасы и… икры), а также новые башмаки (в тех, что он ходил, по словам Бунина, стыдно было и таракана прихлопнуть)…
   К тому времени, годы суровой муштры в кадетском корпусе, а затем в юнкерском училище закалили юношу. Двадцатилетний подпоручик Куприн, закончивший Александровское юнкерское училище «по первому разряду», был отменным строевиком, великолепным гимнастом и ловким танцором... 

    Новоиспеченного офицера направили в 46-й Днепровский полк, квартировавший в захолустных городках Подольской губернии. Бесконечные занятия с солдатами ружейными приемами и шагистикой, стрельбы, попойки в офицерском собрании… Скуку гарнизонной жизни ему скрашивали «милые прелестницы». Однажды на полковом балу он, не раздумывая, прыгнул из окна второго этажа, потому что одна из местных красавиц пообещала за это поцелуй. Затем на смену мимолетным увлечениям приходит серьезное чувство. Куприн влюбляется в семнадцатилетнюю сироту, которая живет у мужа своей сестры, капитана их же полка. Опекун узнал о романе и поставил условие: он разрешит Куприну жениться на девице, если тот поступит в академию генерального штаба. Во имя любви Александр Иванович готов на все. Он забросил свои литературные опыты и сел за учебники и уставы. Вступительные экзамены сдал на «отлично». Но из-за женщины, хотя и другой, в академию не поступил. По пути в Петербург Куприн встретил в Киеве однокашников по кадетскому корпусу: на радостях они отправились в ресторан-поплавок на Днепре. Там Александр Иванович не смог спокойно видеть, как подвыпивший полицейский назойливо и грубо пристает к одной из дам. Недолго думая, подпоручик, неплохой борец и гиревик, перебрасывает пристава через перила прямо в Днепр. Из-за этого инцидента по приказу высокого начальства Куприн лишается права поступления в Академию. Возвратившись в полк, он подает прошение об отставке и поселяется в Киеве.
   Чем только не пришлось заниматься ему следующие несколько лет! Он работал репортером в небольших газетах, занимался перевозкой тяжестей, разводил табак, служил в театре актером и суфлером, изучал зубоврачебное дело, был псаломщиком, даже пытался постричься в монахи. Побывал он и боксером, и цирковым борцом, и землемером, и учителем, и рекламным агентом, и рыбаком, и продавцом «пудерклозета инженера Тимаховича»… Ему не важно было, сколько заплатят, ему было интересно попробовать себя в новой роли! Жгучий интерес к жизни бросал его в самую гущу изучаемого дела или явления. Он «не терпел никакого полузнайства, никакой дилетантщины и почувствовал бы себя глубоко несчастным, если бы вдруг обнаружилось, что ему неизвестна какая-нибудь бытовая делать из жизни, скажем, водолазов или донских казаков», – вспоминал о нем Чуковский. Однажды в Одессе газетный репортер Леон Трецек познакомил его с начальником одной из пожарных команд. Куприн тотчас же воспользовался этим знакомством и, когда в центре города загорелся среди ночи жилой дом, Александр Иванович в медной каске помчался туда вместе с отрядом пожарных и работал в пламени и в дыму до утра… А вот еще одно его личное признание: «Я хотел бы на несколько дней сделаться лошадью, растением или рыбою или побыть женщиной и испытать роды». Только такая неуемная жажда жизни могла заставить его попробовать себя в роли конокрада, шпика, санитара в морге и даже… вора. Как-то, после продолжительной беседы со случайным ресторанным собеседником, оказавшимся каким-то знаменитым вором, ему вдруг захотелось испытать, как чувствует себя профессиональный грабитель, забравшийся ночью в чужую квартиру. «Выбрал место и время, отобрал вещи, уложил их в чемодан, но вынести их не хватило решимости»... Страшно подумать, до чего бы могли довести Куприна подобные «эксперименты», но именно жизненный опыт, полученный в эти «пестрые» годы, стал неоценимым для писателя.
   Когда в ноябре 1901 года Александр Иванович приехал в столицу, писатель Иван Бунин решил представить своего провинциального друга издательнице журнала «Мир Божий» Александре Аркадьевне Давыдовой, вдове директора Петербургской консерватории. Однако когда они пришли к ней на квартиру, оказалось, что хозяйка нездорова. Поэтому выйти к литераторам она поручила своей двадцатилетней дочери Мусе, слушательнице весьма популярных тогда Бестужевских курсов. Муся была очень хорошенькой: черноглазая, с пышной высокой прической...
   Удивительное ли совпадение или божье предначертание, но и Муся, она же Мария Карловна, тоже была сиротой, которую младенцем подкинули к дверям приемных родителей. Выросла она среди знаменитостей, была общительна и остроумна. Увидев ее, Куприн вдруг так оробел, что попытался спрятаться за спину Бунина. «Разрешите рекомендовать вам жениха - талантливый беллетрист, недурен собой! Александр Иванович, повернитесь к свету», - балагурил Бунин, давая ему время оправиться от смущения. – «Ну, как вам он?». «Ничего»... «Пойдете за него замуж?» «Как маменька прикажут», - засмеялась Муся. Гости быстро откланялись, получив приглашение прийти на следующий день. На этот раз их приняла сама хозяйка. Пригласила отобедать. Накрахмаленные салфетки, хрусталь, дорогие вина свидетельствовали, что гостям на самом деле очень рады. Двум горничным помогала девушка Лиза с лебединой шеей. Оказалось, она тоже осиротевшая родственница писателя Мамина-Сибиряка, отданная в богатый дом на воспитание. Куприн, в парадном синем костюме и желтом галстуке с цветочками, не сводил глаз с Муси, в которую сразу же по уши влюбился, и не обратил на Лизу никакого внимания. Между тем обе они сыграют решающую роль в его жизни…
   В начале 1902 года в жизни Куприна произошло важное событие – он женился на Марии Карловне Давыдовой, женщине необыкновенно умной, решительной, известной в обществе своею яркою, "цыганской" красотой и твердым характером. Александр Иванович неожиданно и быстро сделал ей предложение, стал хозяином журнала «Мир Божий» и приобрел замашки барина, "почти татарского хана", как с усмешкою отмечали друзья. Или, быть может, эти замашки, просто в нем дремали? Сказалась, в конце концов, затаенная княжеская кровь?..
   Александр Иванович обожал жену, высоко ценил ее литературный вкус, всегда прислушивался к ее мнению. Порой советы Маши помогали ему избегать ситуаций, которые могли поставить его в неловкое положение. Работая над первыми главами повести «Поединок», Куприн в монологе одного из своих героев практически дословно воспроизвел отрывок из «Трех сестер» Чехова. Когда жена обратила его внимание на эту оплошность, он, вспыхнув, как порох, порвал рукопись в клочья. В течение нескольких недель Маша тайком от мужа склеивала обрывки рукописи. Работа была кропотливой и удалась ей только потому, что она хорошо знала содержание всех глав. Прошло несколько месяцев, и как-то Куприн смущенно заметил жене, что, наверное, поторопился, уничтожив рукопись. Улыбнувшись, она вынула из бюро аккуратно склеенные главы и протянула их несказанно обрадованному мужу. Но пути Господни неисповедимы. Именно эта повесть позднее сыграла роковую роль в их семейных отношениях.
   Хотя в недостатке любви и внимания к супруге Куприна упрекнуть было трудно, их совместная жизнь мало походила на идиллию. Слишком уж разными людьми они были. Мария Карловна, женщина светская и честолюбивая, задалась целью обуздать буйный нрав мужа и сделать его если не великим, то хотя бы модным писателем. Каждое утро после завтрака Куприн, по требованию жены, уходил к себе на чердак, где устроил рабочий кабинет, и до самого обеда работал. Однако эффективность этой работы почему-то равнялась нулю: за несколько недель он не написал ни одной строчки. При этом на все обвинения в лени у него обязательно находились веские отговорки: «голова болела…», «живот болел…», «прежде чем писать, лучше сто раз обдумать…» и т. п. В одно прекрасное утро, сразу после чая, Александр Иванович сказал жене: «Я бы чего-нибудь еданул, Маша. Хорошо немного заправиться перед работой». И с большим аппетитом съел яичницу и холодное мясо. Закончив с завтраком, он поднялся из-за стола и как-то необычно, боком начал выходить из комнаты. Наблюдательная супруга заметила, что спереди блуза на нем странно оттопыривается. Она подошла и одернула рубашку. И вдруг оттуда вывалилась… небольшая подушка. «Что это такое?» — строго спросила Мария Карловна. Куприн смутился: «Видишь ли, Маша… на табурете сидеть слишком жестко… Вот я и беру с собой подушку». – «А вот я посмотрю сейчас, как ты там устроил свой рабочий кабинет!» – «Да нет, зачем! Лучше не ходи, Маша!». Но Мария Карловна уже шла по лестнице… Разумеется, никакого табурета на чердаке не оказалось: около стены было сложено сено, покрытое каким-то одеялом. «Вот так рабочий кабинет!» – закричала строгая супруга. «Видишь ли, – виновато залепетал Куприн, – я лежу, обдумываю тему, а потом незаметно засыпаю»… «Хорошо, – отрезала Мария Карловна. – С завтраками отныне будет покончено!»…
   Да и в модных салонах Александр Иванович чувствовал себя неуютно, предпочитая им шумную богемную обстановку недорогих ресторанов, трактиров и погребков. Только там, уверял Куприн жену, он мог отдохнуть душой. И типажи попадались там интереснее. Мог ли настоящий бытописатель пренебречь этим? Пусть так, нехотя соглашалась Мария Карловна, но разве подобает тонкому художнику, одному из самых известных писателей России устраивать пьяные дебоши в злачных местах? То он пьянствовал в ресторане, пригласив весь мужской хор Александро-Невской лавры; то три дня пропадал у цыган, а то приводил домой пьяного попа-расстригу… Вот ведь и газеты пишут: «Писатель Куприн облил горячим кофе драматурга Найденова и разорвал на нем жилет», «Куприн приткнул вилкой баранью котлету к брюху толстяка поэта Рославлева, при этом стал ее резать и есть, после чего оба плакали»… Именно в это время родилась легенда о Куприне как о пьянице, дебошире и гуляке. Писатель – грубиян, необразованный человек, бывший офицер… Он выбросил из окна на улицу такого-то, выкрасил зеленой масляной краской голову такому-то, кинул в ресторане «Норд» в бассейн со стерлядью такого-то, на банкете такого-то вскочил в пьяном угаре на стол и раскрошил ногами все тарелки со снедью. В ответ на упреки жены Александр Иванович низко опускал голову - многое из того, о чем писали газеты, было правдой. Знал он за собой и другой грех – неусидчивость и неорганизованность. Марии Карловне приходилось прибегать к весьма неординарным способам воздействия на супруга, чтобы усадить его за письменный стол…
   «Случайный» писатель, Куприн и писал свои произведения от случая к случаю, будучи довольно-таки ленивым автором. Чего только не предпринимала его честолюбивая супруга, чтобы перевоспитать своего муженька: и ругала, и обедов лишала – без толку… Работа над уже упоминавшейся повестью «Поединок» из-за постоянных загулов Куприна довольно сильно затягивалась, и Мария Карловна, потеряв терпение, пошла на довольно жестокий шаг. Муся попросту указала на дверь: «Пока «Поединок» не будет закончен, я тебе не жена». Она, по сути, выгнала Куприна из дома, заставив снять «холостую» квартиру, где он должен был работать над повестью. Навещать ее и их маленькую дочку Люлюшу он имел право, лишь предъявляя новые страницы рукописи. 

 Мария Карловна с дочерью Лидией

   Однажды он принес ей часть старой главы. Утром она заявила, что обманывать ее ему больше не придется. И распорядилась на внутренней двери кухни укрепить цепочку (Куприн являлся домой с черного входа, так как для общих знакомых они с женой были в ссоре). Теперь прежде, чем попасть в квартиру, он должен был просовывать рукопись в щель двери, и сидя на ступеньках, терпеливо ждать пока жена просмотрит ее. Если это был новый отрывок, она открывала дверь. Однако работа у Куприна продвигалась медленно, а видеть семью хотелось, поэтому он опять пошел на «подлог». И снова бдительная супруга уличила его в обмане. Последовала унизительная для Куприна сцена. Несмотря на его мольбы, жена дверь ему так и не открыла... «Казнен! И впрямь казнен!» - растерянно твердил он, будучи не в силах встать и уйти. Болезненно самолюбивый, он чувствовал себя униженным вдвойне. «Машенька, пусти, я очень устал и хочу спать. Пусти меня, Маша»… – его голос дрожал. Ответом было молчание. Александр Иванович сидел на ступеньке, обхватив голову руками, и беззвучно плакал. «Какая ты жестокая… безжалостная…». Куприн поднялся и медленно пошел вниз - это было началом конца… Еще несколько раз супруги сходились и расходились. Постепенно они становились чужими людьми. Связывала их только дочь – Люлюша. И вот здесь в судьбу Куприна вмешалось само Провидение в виде его давней знакомой, той самой Лизы с лебединой шеей…
   Отцом Лизы был венгр Мориц Гейнрих Ротони, долгое время живший в Оренбурге и женившийся на сибирячке. У этой пары было много детей, а старшая дочь, Мария, стала актрисой и спустя годы связала свою судьбу с другим русским писателем – Маминым-Сибиряком. Несмотря на разницу в возрасте (почти семнадцать лет), сестры были очень близки, и Мария часто брала девочку в свои путешествия по городам и весям. Она ушла из жизни после родов, в двадцать семь лет, и Мамин-Сибиряк остался один с новорожденной дочкой и десятилетней Лизой. Вскоре хозяйкой в его доме стала некая гувернантка, невзлюбившая девочку, и Лиза поняла, что сделалась здесь чужой…     Затем девушка попала в железнодорожную катастрофу и лишь чудом осталась жива. А в двадцать лет она поступила в Евгеньевскую общину сестер милосердия и, едва началась русско-японская война, попросилась на Дальний Восток. Там она работала в полевом госпитале, была награждена медалями. Обратно вернулась с горьким жизненным опытом и разбитым сердцем - на фронте Лиза встретила свою первую любовь – молодого врача, грузина. Они обручились. Но однажды девушка увидела, как он бьет беззащитного солдата, и немедленно порвала с ним. Разочарованная, с горьким осадком на душе она возвратилась в Петербург... Когда Куприну рассказали об этом, он проникся теплым чувством к родственной душе, не переносившей, как и он, несправедливости. «Достанется же кому-то такое счастье», - как-то со вздохом сказал Александр Иванович Мамину-Сибиряку, глядя на неузнаваемо похорошевшую Лизу. А тут у Куприных заболела дифтеритом маленькая дочка, которую мать передоверила няньке. Лиза бросилась спасать ее, и круглые сутки просиживала у кроватки. Девочка поправилась, а Мария Карловна, обрадованная тем, что малышка привязалась к Лизе, предложила подружке на лето поехать с ними в имение друга Александра Ивановича, пригласившего писателя вместе с семьей.

   Там, каждый день общаясь с Лизой, Куприн влюбился в нее. Однажды лунным вечером в парке возле пруда он не смог больше сдерживаться, привлек ее к себе и прошептал: «Я больше всего на свете, больше семьи, себя, всех моих писаний люблю вас». В доме шумели гости, играла музыка, а Александр Иванович, огромный, грузный, необычайно сильный человек, путая слова, сбивчиво, несвязно объяснял Елизавете Морицевне что-то о глубине и серьезности своего чувства к ней. Она в ответ заплакала, но сказала, что ответить ему взаимностью не может: нельзя разрушать семью, данную Судьбой, Богом… Куприн возражал на это, что семьи уже давно нет, что жена, несмотря на весь свой ум, красоту, независимость, давно и безумно ему надоела! Надоела так, что однажды, в припадке опъянения ли, помутнения ли разума, он бросил на ее легкое вечернее платье из газовой ткани горящую спичку, и, равнодушно улыбаясь, смотрел как она горит. Мария Карловна сохранила хладнокровие, и сумела сама загасить занявшееся было пламя на платье, запретив испуганной прислуге сообщать в полицию. Она не затеяла скандала, не забилась в истерике, но семейная жизнь Куприных с того ужасного вечера была окончательно разбита… Елизавета Морициевна Гейнрих ошеломленно выслушала эту исповедь - признание, но быть рядом с Александром Ивановичем, ответить на его чувство - решительно отказалась. Не по христиански все это, не по-божески! На следующий день она торопливо оставила место гувернантки в доме Куприных и уехала в забытый богом городок: работать палатной сестрой в инфекционном отделении одного из военных госпиталей. В каждодневных хлопотах своих, сестра Гейнрих уже начала было забывать изумивший и потрясший ее воображение и сердце разговор с Куприным, но вдруг в заштатном госпитале ее внезапно, нечаянно, отыскал их общий с Александром Ивановичем знакомый - профессор Федор Батюшков, и сообщил растерянной Лизе, что Куприн уже несколько месяцев как живет один, в гостинице, покинул семью, получил развод. Он пьет беспрестанно, а в промежутках между бесчисленными рюмками - стаканами принимается писать отчаянные письма ей, Лизоньке Гейнрих, письма без адреса… Обрывками бумаги усеян весь пол в гостинице. Почтенный мэтр науки Федор Батюшков просто умолял Елизавету Морицевну как можно скорее приехать к Куприну и остаться с ним, иначе тот мог погибнуть: просто спиться! Елизавета Морицевна тут же дала согласие, но с одним условием: чтобы Александр Иванович лечился от алкоголизма. Условие было принято. Осенью 1906 года, в памятном теперь сердцу Даниловском, Александр Иванович Куприн уже неторопливо пишет одну из самых прекраснейших своих повестей «Суламифь», навеянную бессмертной библейской «Песню Песней». Он посвящает ее (пока еще не открыто, конечно!) своей возлюбленной Лизоньке - "темноволосой птичке, тихой, но с характером тверже стали"!
   В мае 1907 года состоялось их венчание. Молодожены приобрели в рассрочку «зеленый домик» в Гатчине, где провели восемь почти безмятежных лет. Дом утопал в зарослях боярышника и сирени, был и огород, на котором производились немыслимые опыты по выращиванию диковинных корнеплодов. Всюду под ногами путалась всякая живность – собаки, белки, ежи, коты, поросята, куры… Часто в «зеленом домике» гостила Лидия, дочь от первого брака. В 1908 году у Елизаветы Морицовны родилась первая дочь, Ксения, через год – вторая, Зинаида. Слава Александра Ивановича тогда достигла зенита, дом его был - полная чаша, у маленькой дочери Ксении имелось все, даже игрушечный домик в пол-человеческого роста, с куклами, мебелью, коврами и картинами, в точь-точь, как у старших дочерей Императора! В годы эмигрантской нужды домик этот был продан за немалую сумму, на которую Куприны жили в Париже несколько месяцев…  

1. Зеленый дом.  2. А.И.Куприн с дочерью на коне, стоит - Е.М.Куприна 3. Писатель у себя в огороде, 4. Куприны и дочь Ксения в детской комнате 

   Александр Иванович много и плодотворно работает. Однако время для встреч с друзьями по-прежнему находит. Только приезжают они теперь к нему в Гатчину. Некоторые из них жили у Куприных неделями. Иногда к столу подавалось до шестнадцати фунтов мяса, а потом долгое время семья сидела без денег… А когда у ворот появлялись две гигантские фигуры борцов Заикина и Вахтурова, Куприн кричал домашним: «Молоток!» – и вооруженный инструментом, спешил к воротам. Дело в том, что легко открывается только одна половина ворот. Ваня Заикин с трудом еще может в нее протиснуться, а вот 130-ти килограммовый Коля Вахтуров – никак. Для него и приходится открывать вторую половину. Ближе всего из цирковых артистов Куприн сошелся с Иваном Заикиным. И когда тот увлекся воздухоплаванием, стал первым пассажиром, поднявшимся с Заикиным на его аэроплане. Случилось это в ноябре 1910 года в Одессе. Правда «вояж» закончился неудачно. Ветер понес их «Фарман» на собравшихся внизу людей. Заикин пошел на опасную посадку: машина врезалась левым крылом в землю метрах в двадцати от публики. Заикин пострадал довольно серьезно. Куприн отделался ушибами…
   Соблазнительно, разумеется, написать, что любовь сделала Александра Ивановича другим человеком, и он совершенно избавился от пристрастия к спиртному. Но это было бы неправдой. Порой он, как и встарь, любил провести время в ресторане в шумной компании приятелей за стаканом «быстрого напитка». Так называл Куприн водку за ее свойство быстро исчезать под веселые тосты собутыльников… И порой в этой маленькой, дружной семье вместо спокойной радости от солидного достатка и литературной популярности, вместо званных вечеров, обедов и ужинов, заводных слонов и фарфора от императорских заводов, наступали мучительные дни, полные беспросветного отчаяния… И.А.Бунин однажды рассказывал, как Куприн увез его ранним утром в «Пале Рояль» - шикарную гостиницу, где они кутили до позднего вечера. Находясь в совершенно невменяемом состоянии от выпитого без меры спиртного Куприн вдруг вспомнил, что ему нужно ехать к жене. Бунин повез пьяного приятеля на извозчике до дому. Когда он тащил его вверх по лестнице, то увидел на площадке сидящую у двери Елизавету Морицевну. Бунин оторопел от неожиданности, а с Куприна вмиг сошел весь его хмель: его молодая жена была тогда на последних неделях беременности! Оказалось, что Куприн по рассеянности увез ключи от квартиры с собою, а когда Елизавета Морицевна в тревоге ожидания, вышла на пару минут за порог, дверь захлопнулась. У прислуги был выходной, дворника беременная женщина не отыскала, кричать и звать на помощь соседей - постеснялась, вот и пришлось ей сидеть в ожидании возвращения мужа-кутилы у порога несколько часов. Ошеломленный всем увиденным и пристыженный Бунин очень долго не мог прийти в себя еще и оттого, что жена не высказала Куприну ни слова упрека, только смотрела на него измученными глазами жертвы. После этого случая Куприн не пил довольно долго, хотя прислуга ни на следующий день, ни через два, не слышала в доме ни громких криков, ни слез, ни ссоры. Тихая и молчаливая с виду Елизавета Морицевна, видимо, имела свой секрет власти над мужем, и сумела этим самым секретом так подчинить его себе, что позже, уже в эмиграции, он не умел, просто не желал, "не мог обходиться без нее ни минуты, ни секунды!" - как вспоминала дочь Ксения.

   Начало I Мировой войны Куприн встретил в Гатчине. Как офицера его мобилизуют, но посылают не на фронт, как он хотел, а на север Финляндии, где он обучает новобранцев. Однако Куприн уже не тот, что в молодости: его одолевает одышка, порой сдают нервы. Весной 1915 года он возвращается в Гатчину к семье. Устраивает в своем доме скромный, на десять коек, госпиталь, но вскоре его средства иссякают. 

   Революция и гражданская война вконец подкосили материальное положение семьи. Денег не хватает даже на пропитание. Выручают сад и приусадебный участок, на котором Куприн теперь вместо редких цветов и экзотических овощей и фруктов выращивает картофель. Но чувство юмора не изменяло Куприну даже в эти трудные дни. Вечера он коротал с соседями за преферансом. Тайным знаком, приглашавшим партнеров расписать пульку, служил пиратский флаг, который Куприн вывешивал на близлежащей мусорной куче. Впрочем, жестокая реальность постоянно напоминала о себе. Во время Октябрьской революции Куприн публикуется в буржуазных газетах, критикует планы Ленина по преобразованию России. Затем опубликовал очерк "Михаил Александрович" в защиту брата царя Великого князя, долгие годы жившего в Гатчине со своей женой Наталией Брасовой. Именно за этот очерк 1 июля 1918 Куприна арестовала ЧК и дело едва не закончилось расстрелом. Когда в тюрьму позвонила жена писателя, чтобы узнать, как он себя чувствует, комендант ей ответил, что Куприн «расстрелян к чертовой матери!». Александру Ивановичу же он предложил сделать жене заказ на передачу нужных ему в заключении вещей, разрешил передать даже вино. Куприн заказал 3-4 бутылки красного вина. Тогда комендант спросил его: «А рябчиков с ананасами не желаете ли?». Писатель понял, что над ним издеваются, и замолчал. Возможно, коменданту просто была известна ходившая в окололитературных кругах штука: «Если истина в вине, то сколько истин в Куприне?»… 16 октября — 17 октября 1919 Гатчина была занята войсками Юденича. Куприн снова был призван в армию и назначен редактором газеты "Приневский край", но через 2 недели Гатчина была отбита войсками Красной Армии. Начался беспорядочный отход Белой армии, потянулись беженцы. Среди них был и Александр Куприн, отправившийся на поиски своей семьи, которая ранее уехала за продуктами в Ямбург. Через Нарву и Ревель Куприны добрались в декабре до Гельсингфорса, с 3 июля 1920 года семья поселилась в Париже. Так для писателя началась эмиграция.
   Зарабатывать на жизнь писательским трудом оказалось для Куприна непосильной задачей. Работалось ему тяжело. Теряющий силы и здоровье писатель все чаще впадал в депрессию. Настроение немного поднималось лишь в бистро за стаканом дешевого красного вина. Тогда заботы о насущных нуждах семьи взяла на себя Елизавета Морицевна. Она распоряжалась буквально всем, входя во все мелочи каждодневного быта: наем жилья, расстановка мебели, переписка набело рукописей, договоры с издателями, корректуры, планы загородных поездок и книжных продаж. Между тем, Александр Иванович в периоды своих участившихся больших запоев ничем не мог супруге помочь - работать систематически он не мог (не было привычки) да и нервная система его была крайне истощена таким беспорядочным образом жизни. Он только ходил за женою по пятам с корзиночкой для кошки в руках, и виноватым видом большого ребенка, в ожидании ее тихих, но весьма властных решений. Его Лизанька была ему вместо няньки, лакея, повара, стража. Стража. Как когда-то мать… Даже в своих пьяных буйствах и кутежах, известных на весь Париж, Куприн подчинялся только ей, тоненькой женщине, с печальными черными глазами. Ее вызывали по телефону в ресторан или кафе, среди ночи, когда хотели унять расходившегося "русского барина-писателя", и она уводила Куприна оттуда, словно маленького, расшалившегося ребенка. Его, огромного, сильного, пять минут назад размахивающего кулаками и крушившего все на своем пути: посуду, зеркала, мебель…

   «Обитаем в двух грязных комнатушках, куда ни утром, ни вечером, ни летом, ни зимой не заглядывает солнце, – писал Куприн из Парижа. – Елизавета Морицовна сама стирает, стряпает и моет посуду…». Но писатель стыдливо умалчивал, что Елизавете Морицовне приходилось, вдобавок ко всему, самой зарабатывать деньги, для чего она организовала переплетную мастерскую. Коммерческая затея отважной, но непрактичной женщины кончилась плачевно: компаньон оказался пьяницей, заказы не выполнялись в срок, и мастерскую пришлось очень скоро закрыть. Куприны теперь жили почти исключительно на пожертвования частных лиц. Подросшая Ксения стала моделью, а потом пробилась в актрисы. За ней приезжали поклонники на дорогих машинах, чтобы провести вечер в фешенебельном ресторане, а в это время дома за долги отключали газ и свет. Но родители не сетовали на нее: впереди у дочери была своя жизнь, и она, как могла, устраивала ее. 

     Тем не менее, Куприн по-прежнему отказывался отдавать свои произведения в издательства и журналы с неважной репутацией, запрещал уродовать их сокращениями, переделками и правкой. Так, ему предлагали сделать киносценарий по неоконченному роману «Яма», только лишь советовали слегка поменять название, придав ему конкретную "эротичность". Назвать сценарий предлагали так: «Яма с девками»! Куприн яростно, категорически воспротивился, выгнал нагловатого восвояси продюсера порнокиностудии и остался без выгодного заказа. Елизавета Морицевна ничем не упрекнула и тут, к чести ее, хотя в доме почти не было денег.
   Впрочем, иногда Елизавете Морицовне удавалось выкроить немного средств из скудного семейного бюджета, отказывая себе во всем. Тогда она отправляла Александра Ивановича на юг – отдохнуть. Оттуда он писал ей ежедневно. «Что-то Вы издали мне кажетесь не такой бякой, какой вблизи, мадам»; «Как я благодарю тебя, Лизонька, за то, что ты часто мне пишешь письма – этого раньше не бывало – должно быть, ты с годами стала умнее»; «Сам не знаю, почему я так часто и нежно думаю о тебе…». А когда писателю исполнилось шестьдесят, через двадцать два года после женитьбы, Александр Иванович написал Лизаньке такие слова: «Нет никого лучше тебя, ни зверя, ни птицы, никакого человека!»… 

   Тем не менее, несмотря на преклонные годы и самоотверженность Лизаньки, Куприн по-прежнему, как в молодости, восторгался женщинами, посвящал им стихи и время от времени влюблялся. Уже в конце жизни, в Париже, полубольной писатель каждый вечер, сидя в кафе, писал длинные любовные письма к неизвестной молодой женщине, в которую он, седой старик, вдруг отчаянно и безнадежно влюбился. Писал, но не отсылал адресату. Очевидцы же рассказывали, что его лицо в те минуты чудесным образом преображалось: резкие черты разглаживались, взгляд становился светлее и умиротвореннее, а на губах, обычно всегда сурово сжатых, начинала играть легкая улыбка… Никто не знал кто эта дама. Говорили, будто Александр Иванович встретил ее на благотворительном эмигрантском балу, но не решился подойти к ослепительной красавице. Позже, когда приводили в порядок архив литератора, в одном из писем нашли такие трогательные строки:

И никто на свете не узнает,
Что годами каждый час и миг
От любви томится и страдает
Вежливый внимательный старик…

   «Вспоминаю каждый твой шаг, улыбку, взгляд, звук твоей походки. Сладкой грустью, тихой, прекрасной грустью обвеяны мои последние воспоминания. Но я не причиню тебе горя. Я ухожу один, молча, так угодно было Богу и судьбе, «Да святится имя твое»…». Это цитата из «Гранатового браслета» - повести, за которую Куприн получил тысячу критических уколов от собратьев по перу и тысячу благодарных писем от читательниц. Так вот, в своих письмах таинственной незнакомке часто повторялась та самая строка из «Гранатового браслета» – «Да святится имя твое»… «Женщина, – сказал Гете, – это последний сосуд, который мы заполняем нашей тоской по идеалу». Куприн так и не подошел, не познакомился с незнакомкой, не открылся ей. Он был счастлив уже одним только фактом ее существования...
   А здоровье писателя тем временем стало ему изменять. Пышущий здоровьем и физической силой Куприн к концу жизни превращался в жалкого и больного человека, почти маразматика. Вечно подвыпивший, в сильно потертом, почти дырявом, пальто, в разлезшихся штиблетах, как-то Александр Иванович встретился Бунину и Галине Кузнецовой, на одном из бульваров Парижа. Шел дождь. Колючий, перемешанный со снежной крупой. Большой, взъерошенный, весь какой-то потерянный и растерянный, ласковый, словно ребенок, Куприн взмахнув руками, обнял Бунина, шепча ему на ухо какие - то ласковые растерянные слова, признания в дружбе. Это не было пьяным бредом. Это была боязнь, не успеть, недосказать, недопонять, не попросить прощения... Да, Куприн словно прощался. Словно чувствовал, что видит друга в последний раз. Так и вышло. Бунин при расставании с Александром Ивановичем не сдержал слез, что было с ним крайне редко… И тут Елизавета Куприна приняла решение вернуться в Советский союз, так презираемый ее мужем (он называл Советскую Россию «вонючей ночлежкой, где играют на человеческие жизни мечеными картами убийцы, воры и сутенеры»). Далекое, благожелательное из-за океана советское правительство настойчиво приглашало Куприна туда, обещая предоставить все блага, мыслимые и немыслимые…
   …29 мая 1937 года с Северного вокзала Парижа отошел поезд. Среди пассажиров находились почти ослепший старичок с корзинкой, в которой свернулся любимый кот Ю-ю, и немолодая худенькая женщина. Это были Куприн и его Елизавета Морицовна. Их загородная прогулка (именно так преподнесли поездку Александру Ивановичу, дабы не волновать писателя) растянулась на двое суток и закончилась на Белорусском вокзале Москвы. Куприн знал, конечно, что скоро вернется на родину, но когда именно они покинут Францию, Елизавета Морицовна держала в секрете.
   Неизвестно, какие документы Елизавету Морицевну Куприну заставили подписать в посольстве СССР, давала ли она подписку о сотрудничестве с властями, писала ли за Куприна покаянное письмо, как было тогда принято... Ведь похожих историй "возвращения на родину" было в те годы немало. Все разыгрывалось, словно по нотам. Включая и последнюю. Расстрел, в лучшем случае, - заключение, ссылку в глухие лагеря… Куприн не услышал, не удостоился чести этой "последней ноты" лишь потому, что его везли в Россию не писать, ни обличать, не просить прощения, а всего лишь умирать. Он был неизлечимо болен. Не опасен. Не страшен для нового режима "за железным занавесом". Совсем не страшен… Сентиментальный, обрюзгший старичок в кресле, не более того. Зная о неизлечимой болезни писателя, советские власти даже решили организовать для Куприна пышную встречу в Москве, летом 1937 года…

    Это возвращение было осуществлено по указанию Сталина, которого советский посол во Франции Потемкин информировал так: «Куприн едва ли напишет что-нибудь стоящее, но с политической точки зрения его возвращение представляет кое-какой интерес». Потому-то и была устроена торжественная встреча на Белорусском вокзале, возглавляемая первым секретарем Союза писателей СССР А.Фадеевым. Газеты запестрели интервью со знаменитым писателем, которых он не давал: «С чувством огромной радости я вернулся в свою ставшую сказочно прекрасной страну...», «Бесконечно признателен Советскому правительству, давшему мне возможность...»… Вряд ли практически ослепший, почти полностью потерявший память Куприн способен был осознать эти изменения. А его Лизанька, оберегая любимого, не говорила ему об устроенном спектакле... И все же он был счастлив вернуться на Родину. Теперь, на закате дней, он, должно быть, испытывал то же чувство облегчения, которое переживал маленьким мальчиком в мрачном Вдовьем доме, дождавшись возвращения матери.
   Куприну были созданы все условия для спокойного комфортного существования. Но они ему были уже ни к чему. После операции по поводу рака пищевода ему суждено было прожить меньше двух месяцев. Безотлучно сидевшей у его постели Елизавете Морицевне он шептал: «Я знаю, что иногда схожу с ума и бываю тяжел, но милая, будь со мной милостива». Он ушел из жизни 25 августа 1938 года...
   Однажды, заболев в молодости, Куприн сказал, что, умирая, хотел бы, чтобы любящая рука держала его руку до конца. Его желание исполнилось. Жена, в который уж раз превратившись в сиделку, не отходила от него день и ночь…
   Елизавете Морицовне Бог дал еще четыре года жизни. Она покончила с собой в разгар войны, во время Ленинградской блокады, до последнего дня трудясь над тем, чтобы в полной мере донести российским читателям творческое наследие мужа… Как точно подметила Н. Тэффи, «спасать – было ее призвание».
   Супруги Куприны покоятся на Волковом кладбище, и очень часто на их могиле можно увидеть нарциссы – цветы, которые так любил писатель и самолично сажал в своем садике в Гатчине. 

   Упомянув повесть «Гранатовый браслет» я уже не могу просто так закончить этот пост. В продолжении его - немного лирики. Но сначала напомню читателям суть произведения…
   Мелкий чиновник, одинокий и робкий мечтатель Желтков, влюбляется в молодую светскую даму, представительницу так называемого высшего сословия. Много лет продолжается безответная и безнадежная любовь. Письма влюбленного служат предметом насмешек и издевательств со стороны членов семейства Шейных и Булат-Тугановских. Не воспринимает их всерьез и княгиня Вера Николаевна — адресат этих любовных откровений. А присланный неизвестным влюбленным подарок — гранатовый браслет — вызывает бурю негодования. Близкие княгине люди считают бедного телеграфиста ненормальным, маньяком. И только все тот же генерал Аносов догадывается об истинных мотивах столь рискованных поступков неизвестного влюбленного: "А — почем знать? Может быть, твой жизненный путь, Верочка, пересекла именно такая любовь, о которой грезят женщины и на которую больше неспособны мужчины". А герой только и живет этими напоминаниями о себе: письмами от Г. С. Ж., гранатовым браслетом. Это поддерживает в его душе надежду, дает ему силы переносить страдания любви. Любви страстной, испепеляющей, которую он готов унести с собой в потусторонний мир. Смерть не страшит его. Любовь сильнее смерти. Он благодарен той, которая вызвала в его сердце это прекрасное чувство, возвысившее его, маленького человека, над огромным суетным миром, миром несправедливости и злобы. Именно поэтому, уходя из жизни, он благодарит ее, благословляет свою возлюбленную: "Да святится имя Твое"… 

    Вообще, в основу рассказа Александра Ивановича Куприна "Гранатовый браслет", написанного в 1910 году, был положен вполне реальный случай: в жену одного из российских губернаторов Людмилу Ивановну Любимову был безнадёжно влюблён телеграфный чиновник Жёлтиков, который однажды послал подарок любимой женщине - простенькую позолоченную цепочку с кулоном в виде пасхального яйца. По словам её сына, это был "курьезный случай, скорее всего, анекдотического характера". Однако под пером Куприна этот "курьёзный случай" превращается в трагическую историю любви. А позолоченная цепочка – в гранатовый браслет… 

Два отрывка из этой замечательной повести… 

   «Она разрезала ножницами ленту и бросила в корзину вместе с бумагой, на которой был написан ее адрес. Под бумагой оказался небольшой ювелирный футляр красного плюша, видимо, только что из магазина. Вера подняла крышечку, подбитую бледно-голубым шелком, и увидела втиснутый в черный бархат овальный золотой браслет, а внутри его бережно сложенную красивым восьмиугольником записку. Она быстро развернула бумажку. Почерк показался ей знакомым, но, как настоящая женщина, она сейчас же отложила записку в сторону, чтобы посмотреть на браслет. Он был золотой, низкопробный, очень толстый, но дутый и с наружной стороны весь сплошь покрытый небольшими старинными, плохо отшлифованными гранатами. Но зато посредине браслета возвышались, окружая какой-то странный маленький зеленый камешек, пять прекрасных гранатов-кабошонов, каждый величиной с горошину. Когда Вера случайным движением удачно повернула браслет перед огнем электрической лампочки, то в них, глубоко под их гладкой яйцевидной поверхностью, вдруг загорелись прелестные густо-красные живые огни. "Точно кровь!" - подумала с неожиданной тревогой Вера. Потом она вспомнила о письме и развернула его. Она прочитала следующие строки, написанные мелко, великолепно-каллиграфическим почерком: "Ваше Сиятельство, Глубокоуважаемая Княгиня Вера Николаевна! Почтительно поздравляя Вас с светлым и радостным днем Вашего Ангела, я осмеливаюсь препроводить Вам мое скромное верноподданническое подношение". "Ах, это - тот!" - с неудовольствием подумала Вера. Но, однако, дочитала письмо... "Я бы никогда не позволил себе преподнести Вам что-либо, выбранное мною лично: для этого у меня нет ни права, ни тонкого вкуса и - признаюсь - ни денег. Впрочем, полагаю, что и на всем свете не найдется сокровища, достойного украсить Вас. Но этот браслет принадлежал еще моей прабабке, а последняя, по времени, его носила моя покойная матушка. Посередине, между большими камнями, Вы увидите один зеленый. Это весьма редкий сорт граната - зеленый гранат. По старинному преданию, сохранившемуся в нашей семье, он имеет свойство сообщать дар предвидения носящим его женщинам и отгоняет от них тяжелые мысли, мужчин же охраняет от насильственной смерти. Все камни с точностью перенесены сюда со старого серебряного браслета, и Вы можете быть уверены, что до Вас никто еще этого браслета не надевал. Вы можете сейчас же выбросить эту смешную игрушку или подарить ее кому-нибудь, но я буду счастлив и тем, что к ней прикасались Ваши руки. Умоляю Вас не гневаться на меня. Я краснею при воспоминании о моей дерзости семь лет тому назад, когда Вам, барышне, я осмеливался писать глупые и дикие письма и даже ожидать ответа на них. Теперь во мне осталось только благоговение, вечное преклонение и рабская преданность. Я умею теперь только желать ежеминутно Вам счастья и радоваться, если Вы счастливы. Я мысленно кланяюсь до земли мебели, на которой Вы сидите, паркету, по которому Вы ходите, деревьям, которые Вы мимоходом трогаете, прислуге, с которой Вы говорите. У меня нет даже зависти ни к людям, ни к вещам. Еще раз прошу прощения, что обеспокоил Вас длинным, ненужным письмом. Ваш до смерти и после смерти покорный слуга Г.С.Ж.».

Последнее письмо Желткова Вере Николаевне...

   А теперь цитата последней главы "Гранатового браслета". Той главы, где звучит та самая "L.van Beethoven Son. № 2, ор 2 Largo Appassionato": "....Вера Николаевна вернулась домой поздно вечером и была рада, что не застала дома ни мужа, ни брата. Зато её дожидалась пианистка Женни Рейтер, и, взволнованная тем, что она видела и слышала, Вера кинулась к ней и, целуя её прекрасные большие руки, закричала: «Женни, милая, прошу тебя, сыграй для меня что-нибудь», - и сейчас же вышла из комнаты в цветник и села на скамейку. Она почти ни одной секунды не сомневалась в том, что Женни сыграет то самое место из Второй сонаты, о котором просил этот мертвец с смешной фамилией Желтков. Так оно и было. Она узнала с первых аккордов это исключительное, единственное по глубине произведение. И душа её как будто бы раздвоилась. Она единовременно думала о том, что мимо неё прошла большая любовь, которая повторяется только один раз в тысячу лет. Вспомнила слова генерала Аносова и спросила себя: почему этот человек заставил её слушать именно это бетховенское произведение, и ещё против её желания? И в уме её слагались слова. Они так совпадали в её мысли с музыкой, что это были как будто бы куплеты, которые кончались словами: "Да святится имя Твое".
"Вот сейчас я вам покажу в нежных звуках жизнь, которая покорно и радостно обрекла себя на мучения, страдания и смерть. Ни жалобы, ни упрёка, ни боли самолюбия я не знал. Я перед тобою - одна молитва: "Да святится имя Твое". Да, я предвижу страдание, кровь и смерть. И думаю, что трудно расстаться телу с душой, но, Прекрасная, хвала тебе, страстная хвала и тихая любовь. "Да святится имя Твое". Вспоминаю каждый твой шаг, улыбку, взгляд, звук твоей походки. Сладкой грустью, тихой, прекрасной грустью обвеяны мои последние воспоминания. Но я не причиню тебе горя. Я ухожу один, молча, так угодно было Богу и судьбе. "Да святится имя Твое". В предсмертный печальный час я молюсь только тебе. Жизнь могла бы быть прекрасной и для меня. Не ропщи, бедное сердце, не ропщи. В душе я призываю смерть, но в сердце полон хвалы тебе: "Да святится имя Твое". Ты, ты и люди, которые окружали тебя, все вы не знаете, как ты была прекрасна. Бьют часы. Время. И, умирая, я в скорбный час расставания с жизнью, все-таки, пою - слава Тебе. Вот она идёт, всё усмиряющая смерть, а я говорю - слава Тебе!..".  Княгиня Вера обняла ствол акации, прижалась к нему и плакала. Дерево мягко сотрясалось. Налетел лёгкий ветер и, точно сочувствуя ей, зашелестел листьями. Острее запахли звёзды табака... И в это время удивительная музыка, будто бы подчиняясь её горю, продолжала: "Успокойся, дорогая, успокойся, успокойся. Ты обо мне помнишь? Помнишь? Ты ведь моя единая и последняя любовь. Успокойся, я с тобой. Подумай обо мне, и я буду с тобой, потому что мы с тобой любили друг друга только одно мгновение, но навеки. Ты обо мне помнишь? Помнишь? Помнишь? Вот я чувствую твои слёзы. Успокойся. Мне спать так сладко, сладко, сладко"… Женни Рейтер вышла из комнаты, уже кончив играть, и увидала княгиню Веру, сидящую на скамейке всю в слезах. «Что с тобой?» - спросила пианистка. Вера, с глазами, блестящими от слёз, беспокойно, взволнованно стала целовать ей лицо, губы, глаза и говорила: «Нет, нет, - он меня простил теперь. Всё хорошо."…

Серия сообщений "Классики":
Часть 1 - «Я встретил вас» Тютчев и Амалия Лерхенфельд
Часть 2 - Любовь А. Чехова и Л. Авиловой
...
Часть 20 - ЛЕВ ТОЛСТОЙ И СОФЬЯ БЕРС "Не может быть, чтобы это все кончилось только жизнью"
Часть 21 - Э. Ф. Тютчева. Далекий свет пленительной звезды.
Часть 22 - "Случайный" писатель Куприн