..когда я приезжаю, - тишина. Не пахнет абрикосовым вареньем…
Вообще едой не пахнет, и до сна иду пройтись местами преступлений –
скамеечка про первый поцелуй, шелковица про содранную кожу…
( «Хорошая, родная, не балуй» - бабулю предсказуемо тревожит
взросление внезапное моё, моё непонимание запретов…
и блинчики с черникой подаёт, как панацею, лечащую это.)
…когда я приезжаю – холодок – бежит по полу, трогает колени…
И спаленка с периной в потолок уже не тянет, призывая к лени,
а так себе – прикрыта и строга, не помня ощущений и моментов…
(А правды точно не было в ногах – перина для меня была плацентой.
В ней снились безмятежнейшие сны, и я была клубком, цветком и внучкой.
И, кажется, спала бы до весны, метель рисуя шариковой ручкой
во сне своём. А бабушка пока самозабвенно делала пельмени –
- и я бежала ровно в два броска, голодные и юные мгновенья…)
…когда я приезжаю – пустота. В глазницах окон, в старом шифоньере.
Пусты мои любимые места, закрыты многочисленные двери.
И шахматы на дедовом столе слегка вразброс от сквозняка и пыли.
(«Ты молодчина, ты дралась, как лев! Еще чуть-чуть – твои бы победили!
Ну не реви, давай сюда свой нос…» - щекой к щеке, ладонью по косицам.
И запах честных, крепких папирос прирос к моим подмоченным ресницам.)
…а солнце кувыркается в траве. И, знаете? Не будем о могилах –
- они там есть, мои родные две, но тссссс – не в них немыслимая сила,
не в памяти услужливой моей… а в том, что есть такое свято место
и что сейчас я для своих детей уже умею тоже строить детство,
что суть вещей, сдаваемых в архив, для нас уже потеряна навеки,
что дом не умер, если город жив,
что люди уходящие – как реки…
