Говорят, театр начинается с вешалки. В театре под руководством Армена Джигарханяна все немного иначе – он начинается прямо со служебного входа. На стойке ресепшн – ящик с яблоками, к нему приколота бумажка с размашистой надписью: «Угощайтесь!». Казалось бы, мелочь, но именно детали рассказывают о человеке больше всего.
Эту гипотезу подтверждает и кабинет Армена Борисовича. В уютном, обитом деревом пространстве, где всюду стоят статуэтки, а стены сплошь покрыты фотографиями – ни намека на должность и регалии. Хотя их более чем достаточно: советский, российский и армянский актер и режиссер, Народный артист СССР, самый снимаемый артист по версии Книги рекордов Гиннесса. Но табличка на столе гласит лишь: «Джигарханян Армен Борисович». Все.
— Армен Борисович, ваш театр так и называется: «Театр под руководством Армена Джигарханяна». Первый вопрос просто сам собой напрашивается: какой вы руководитель? Строгий и суровый или, наоборот, демократ?
— Ты знаешь, ни то, ни другое. Я только с репетиции, у меня актеры прекрасные, но в игре одного из них я кое-какие моменты видел по-другому, и эти объяснения начинал со слов: «Послушай, мой мальчик»… Наверное, все-таки я к актерам отношусь как отец.
— Однако и самые любящие отцы, бывает, срываются. Вот какое у вас обычно настроение перед премьерой?
— Хорошее, хорошее…
— Не рефлексируете?
— Нет-нет, я же большую жизнь прожил, и учителя, слава Богу, у меня были в свое время гениальные, так что рефлексия для меня – это уже стыдно, это уже глупости. Я с годами пришел к мысли, что рефлексия, наверное, признак не очень здоровых людей, а театр такого не терпит.
Зачем я тогда вообще такой долгий путь познания проходил всю жизнь? Мне ведь, на минуточку, в октябре исполнилось 80.
— В это трудно поверить, если взглянуть на ваш график. В театре идет спектакль за спектаклем, так мало того, вы еще с Фондом доктора Рошаля организуете новогодние представления (все средства, полученные от продажи билетов, идут на лечение детей – прим. авт.), участвуете в проекте «Театр – детям провинции»… Вы вообще отдыхаете?
— Так это все полезные вещи! И детей я люблю, особенно маленьких. Поэтому что касается эмоционального состояния, то да, все хорошо, можно сказать, я отдыхаю. Хотя утром как уеду в театр, так возвращаюсь в основном только поздно вечером. Конечно, я не буду говорить, что я летаю и свой возраст не чувствую. Когда так говорят, лукавят… Но эмоции все покрывают.
В театре все время что-то готовим, и это прекрасно, потому что я люблю театр, само пребывание в нем. И я имею в виду не конкретно свой театр, а театр вообще…
Я уже 60 лет на сцене, и это даже страшновато – сколько переиграл… Но что радует: есть при этом несыгранные роли! Например, Король Лир.
В вашей копилке 283 роли в кино? Все знают эпиграмму Гафта: «Гораздо меньше на земле армян, чем фильмов, где сыграл Джигарханян». Вас в Книгу рекордов Гиннесса занесли как самого снимаемого актера.
— Ну, я свои роли не считал, и далеко не всегда все так было (улыбается). Все, чем я горжусь в жизни, не давалось мне легко. После школы я не поступил на театральный в Москве, вернулся в Ереван, поначалу был на киностудии помощником оператора, учился в ереванском институте, в местном театре играл… Это было в 1952 году! А в московском театре я стал играть в 70-х.
— Вы все эти трудности на пути к профессии остро чувствовали и переживали?
— Скажу больше: я до сих пор в своей профессии трудности чувствую. О них можно много говорить, потому что одни исчезают, появляются другие… Но это нормально. На то дело, которым я занимаюсь, так и называется: «профессия». Когда ты сталкиваешься с трудностями – это не плохо. Плохо, если ты думаешь, что всему научился, все постиг и делать тебе больше нечего – значит, ты элементарный дурак, много о себе возомнивший и безнадежный.
— Известны случаи, когда актеры после съемок какое-то время не могут выйти из образа.
— Не знаю, как у других, но со мной такого не случалось. Да, театр, как я уже сказал, через себя пропускать, проживать надо. Поэтому говорят: с актерами жить сложно. Играя спектакль, где по сценарию у тебя жена, любовь и гармония, ты эти два-три часа свою партнершу именно как жену воспринимаешь. Иначе вранье получится.
Но я – это я, и я всегда помню об этом. А актерство, оно во мне живет, я выхожу на сцену – и оно вырывается.
Что-то у меня какие-то бытовые сравнения получаются, но это как бритье. Когда я по утрам отправляюсь в ванную, беру бритву и бреюсь, в этот момент я ведь себя не контролирую, для меня все это естественно. Но потом естественность исчезает, я же с бритвой по Москве не хожу.
— Я знала, что вы любите философию, особенно Ницше, но у вас самого каждый ответ выходит философским. Итак, по-вашему, получается, каждый придумывает свою жизнь?
— Абсолютно.
— Неужели невозможно прожить без вымысла?
— Почему невозможно? Еще как можно, но скучная будет жизнь. И скучные будут люди. А хорошую жизнь надо, прежде всего, придумать.
— Вам всегда был интересен театр. А не стань вы актером, какую бы выбрали профессию?
— Я даже не могу ответить на этот вопрос (улыбается).
— Настолько органично себя в театре чувствуете?
— Может, и так. Во всяком случае, у меня, есть друзья – великие врачи. Смотришь на то, что они делают – и хочется идти за ними!
Я за ними во время сложнейших операций наблюдал, восхищался, но после длительного времени понимал: а я не мог бы стать врачом. Пусть это здорово, но мне этого не надо. Там все другое, не мое – система, энергетика…
А театр – мое, я нигде себя так, как в театре, не ощущаю. Так что не дай Бог мне другого!
— Откуда в вас эта тяга?
— От мамы. Она работала в сфере культуры и меня в театр с детства водила.
— Помните первый спектакль, на который вас привели?
— Нет. Но я помню сказку, от которой до сих пор не могу успокоиться. «Лягушка-путешественница». Это для меня такая была проблема! Я все думал: какая же она дура, что взяла и упала вниз! Ей птицы бы мир показали, повезли бы ее куда-нибудь, скажем, в Баден-Баден, а она вместо этого приземлилась в болото. А в жизни же такое часто происходит – лететь бы человеку и лететь, а он сам себя в болото и сидит там…
— Про театр вы всегда рассказываете увлекательно и много. Про личную жизнь же не распространяетесь никогда.
— А не ваше это дело! (смеется) Я всегда так говорю. Ну а как иначе? Меня часто о таких вещах спрашивают…
А прошло 80 лет моей жизни! И жил я не на необитаемом острове, а наоборот, всегда среди людей, вся моя жизнь с ними так или иначе связана. Как же я могу сейчас рассказывать что-то чересчур личное, некрасивое, может, как-то касающееся их? Да это будет выглядеть нелепо.
Это не будет серьезный разговор! Это будет глупость! А я, во-первых, не люблю глупых, бессмысленных бесед. Говорят же: из 48 слов, которые ты сказал, 49 – неправда. Или лишние, а это еще страшнее.
— Но чем сильнее вы оберегаете личное пространство, тем больше в него лезут. На это вы как реагируете?
— Не интересуюсь.
— Игнорируете?
— Нет. Это неудачный глагол, потому что «игнорирую» – хуже. Игнорирую – значит, меня задевает. А я просто не иду на контакт, мне ведь неинтересно. Для меня это странно – вывернуть душу перед плохо знакомым человеком, еще чтобы миллионы абсолютно незнакомых людей это прочли… Зачем? В чем смысл?
— Что для вас сложно?
— Иногда мне приходится искать в себе силы сказать, что я чего-то не знаю. Мне задали вопрос – а я не знаю ответа! И я понимаю, что ничего постыдного в этом нет, а с другой стороны, при мне же вроде возраст и опыт (улыбается). Но я думаю, что только мудрый человек не боится сказать: «Я не знаю!» — и стремлюсь к этому. Каждый день.
Знаешь, с годами я стал думать, что жизнь вообще вопрос. И если мы ответили для себя на все вопросы, жизнь прожита. А у меня вопросы еще остались, и это радует.
— В юности у вас было много вопросов, Армен Борисович?
— Да, конечно, как у всех.
— А если бы была возможность, вы бы что-нибудь сказали себе 20-летнему?
— Нет. Ничего. Ни за что. Жизнь тем и прекрасна: иногда хорошо не знать, что тебя ждет, а когда происходит нечто хорошее, ощущение внезапности заставляет нас радоваться сильнее. Поэтому я бы себе ничего не сказал. Улыбнулся бы, да и прошел мимо.